Перед поездкой в Италию я читала все о вожделенной стране, что только попадалась под руку. Попался мне и старый номер журнала «GEO», посвященный Флоренции. Одну из этих статей, итальянского автора, я оцифровала на память и представляю ниже.
Пройдите по улицам этого города, и вы непременно почувствуете ту особую атмосферу, которая вдохновляла гениев.
Этот город не умеет обрамлять свои сокровища. Они заслоняют друг друга на площадях, ютятся в огромных, но все равно тесных музеях и многочисленных галереях, прячутся в боковых улочках и невзрачных церквях. Флоренция слишком богата для того, чтобы заботиться об обрамлениях и драматических эффектах.
Здесь работали Челлини и Леонардо, Макиавелли и Рафаэль, Донателло и Галилей. Отсюда родом современные банки и современная политика. В этом городе люди впервые объединили искусство с коммерцией и стали его продавать.
Трудно туристам во Флоренции. Трудно по-настоящему рассмотреть такое количество шедевров, теснящихся на одном квадратном километре. В голове остаются случайные фрагменты картин, треск мотоциклов и Давид на площади Синьории.
Площадь Синьории. Скульптур на этой площади хватило бы в любом другом городе на целый музей. Несчастный турист первым делом протискивается, конечно, к Давиду, задирает голову и открывает рот. Бросается в глаза прежде всего не мастерство Микеланджело, а то, что Давид — красивый парень. Так, разумеется, и задумано. Для нас художник слишком часто заслоняет работу. Мы, бывает, смотрим не на картины, а на таблички под ними. Давид — одна из тех вещей, которые заставляют отбросить снобизм и восхититься наконец искусством.
Давид — копия. Но это не имеет значения. На этом месте триста с лишним лет стоял оригинал. На этом месте любой Давид будет оригиналом, прикоснулась к нему рука Микеланджело или нет.
Если Давид врежется вам в сетчатку, как он врезался мне, с площади лучше на какое-то время уйти. Походить по боковым улочкам. Но обязательно вернуться, хотя бы ради «Похищения сабинянок» Джанболоньи. Почему-то этот сюжет иногда трактуют как изнасилование, хотя римляне похитили сабинянок с серьезными намерениями. Сабинянки, видимо, произвели на римлян неизгладимое впечатление, раз их потомки две тысячи лет совали и высекали этот сюжет. Скульптура на площади Синьории — это уже позднее Возрождение, почти барокко. Выпуклые мышцы, драматичные позы, выразительная мимика. Необычайно чувственная композиция — устремленная вверх спираль. Сама сабинянка вполне достойна похищения, но пассивна, поэтому внимание обращаешь сначала на мужские фигуры. Прежде всего, конечно, на похитителя, но очень хорош и поверженный. По-видимому, сабинянин. Кажется, он сейчас встанет и отберет женщину обратно. Но, как мы знаем из истории, этого не произошло. Впрочем, согласно истории, сабинянок заманили хитростью, а не захватили силой.
Лоджия Ланци. После сабинянок лучше снова передохнуть. Полейте кофе подальше от площади. Вблизи вас неминуемо обдерут. Подальше тоже обдерут, но не так нагло. Утешьтесь тем, что Флоренция того стоит, и вернитесь на площадь.
Во Флоренции меня преследует «дежа вю». Здания, скульптуры и картины кажутся знакомыми, несмотря на поверхностное образование. Особенно Персей работы Бенвенуто Челлини. Он стоит в той же лоджии Ланци, что и сабинянки, но крайне неудачно расположен — у самой колонны, да еще слишком близко к Давиду, почти в толпе туристов, которые на Давида смотрят. Растолкайте их. Персей, как ему положено, держит в руках только что отрубленную голову горгоны Медузы. Но он ничуть не опьянен своим успехом. Он глядит вниз задумчиво и даже грустно. У него под ногами — тело Медузы. Ее никто не замечает — кто же смотрит скульптурам под ноги? А тело красивое. Чего стоит одна только рука, свешивающаяся с постамента. Сразу представляется обессиленная сеансом натурщица, лежащая на кушетке в мастерской Бенвенуто Челлини.
Персей был предупреждением врагам Медичи. Так будет с каждым… Давид, наоборот, поставлен у входа во дворец, чтобы охранять демократию — от тех же Медичи. Рядом примерно с таким же намеком стоит Геркулес, победивший некоего Какуса. Изящный все-таки был век. Скульптуры вместо авианосцев.
Это не все. В той же лоджии Ланци — еще штук восемь древних скульптур. А ближе к центру площади — роскошный Нептун. Интересна нимфа перед Нептуном, совсем не классических пропорций. Скорее похожа на современную модель или спортсменку. Очень типично для Италии, что Нептуна окружает грубый стальной заборчик. Он портил бы вид если бы не был полностью усижен туристами. Присядьте и вы, прежде чем отправитесь в недальнее путешествие на Старый мост. Путь займет минут десять по видавшим виды каменным мостовым.
По дороге на Старый мост у вас есть редкий шанс встретиться с местными жителями. Они несутся по набережной на мотоциклах. Я, признаться, видел только две породы флорентийцев. На мотоциклах или за прилавком. Все остальные в центре города — туристы, и Старый мост — не исключение. Хотя где-то на окраинах есть полумиллионный город с настоящими жителями.
Старый мост не всегда был таким. В знакомых по открыткам домиках поначалу — первые пару столетий — располагались кожевники, кузнецы и мясники. Горожан это, видимо, вполне устраивало — ведь кожу покупают куда чаще, чем золото. Ремесленникам место тоже нравилось — легко избавляться от отходов, выбрасывая их в реку.
А потом Медичи перебрались жить во дворец Питти, на левый берег реки, и построили над мостом коридор, чтобы ходить в Синьорию. Шум и запах их беспокоили, и наконец герцог Фердинанд Медичи изгнал неприятных соседей и пригласил вместо них ювелиров. Одновременно он повысил арендную плату — бизнес есть бизнес. Челлини тогда уже не было в живых, но его бюст стоит посреди моста, не слишком заметный на фоне золотого блеска. Флорентийские ювелиры почитают его как покровителя своей профессии.
Даже если вы совершенно равнодушны к драгоценностям, на посещение моста у вас уйдет не меньше часа. Если неравнодушны, вам захочется там поселиться. Впрочем, на этом мосту оказывается, что людей полностью равнодушных к драгоценностям не бывает. Если вы женщина, возьмите с собой в спутники человека положительного, трезвого и скуповатого. Лучше всего мужа — чтобы не оставить там все свои деньги.
Эти лавки совсем не похожи на другие итальянские ювелирные магазины. В обычных витринах нет цен. Во всяком случае, на дорогих вещах. Считается, что, если человеку интересно, он зайдет. Здесь не так. Флорентийцам нечего стыдиться. Вот она цена, а вот кольцо, и оно того стоит. Даже самые недоступные цены здесь не возмущают и не вызывают комплекса неполноценности. Как на аукционе — мы же не страдаем от того, что Тициан нам не по карману. В других магазинах и витрине стоят всего несколько украшений. От силы десяток, вдалеке друг от друга, чтобы прохожий разглядел каждое во всей красе. Хочешь еще — заходи, пройди через двойные двери, и продавец вытащит из закромов остальное. На Старом мосту иначе. Весь товар выложен лицом. Коробочки стоят плотными рядами, сколько их помещается в витрине. Крупный изумруд может лежать рядом с простым аквамарином, а потускневшие фамильные украшения аристократов — по соседству с модным в этом году трехцветным золотом. Этот город не заботится об обрамлениях.
В других итальянских магазинах все крупновато и даже грубовато, до вульгарности. Итальянки любят толстые кольца и большие серьги. А на Старом мосту даже крупные драгоценности изящны. Как хороший костюм сидит на любой фигуре, так и эти кольца подходят любой женщине. Вполне возможно, кто-то из здешних ювелиров ведет свою профессиональную родословную от Челлини. А может быть, дело в пяти столетиях естественного отбора. Посредственные ювелиры здесь уже давно вымерли.
Приходя сюда с женщинами, вы рискуете, что они застрянут, глазея на витрины ювелирных лавок, и вы больше никуда не попадете. Приехав сюда без женщин, вы не увидите их глаза, когда они выходят на Старый мост. Лучше все-таки с ними.
Музей Барджелло. В полукилометре от площади Дуомо, в музее Барджелло, в зале раннего Ренессанса среди великолепных скульптур Донателло скромно висят две небольшие позолоченные доски. Их можно и не заметить. Между тем многие считают, что именно с них в 1401 году началось Возрождение. Эти две пластины на сюжет «Приношение в жертву Исаака» — работы для конкурса на изготовление дверей Баптистерия. Они принадлежат Брунеллески и Гиберти. Редкая возможность сравнить работы двух художников на один сюжет и одного формата. Они совершенно разные. У Гиберти Исаак — холодный классический красавец. У Брунеллески — испуганный юноша, что, пожалуй, более естественно. Конкурс тем не менее выиграл Гиберти. В конкурсе участвовало еще пять лучших мастеров-ювелиров. Интересно было бы увидеть все семь работ.
Заказ, очевидно, был престижным, если конкурсные работы так хороши. Вообще то, что столь значительный период в искусстве был начат на конкурсе, дает представление о творческой атмосфере Флоренции тех лет.
Выиграв конкурс, Гиберти потратил на исполнение заказа следующие полвека. Около тридцати лет — на Северные ворота, остальные годы — на Восточные, которые Микеланджело впоследствии назовет «Вратами рая».
Эти десять маленьких барельефов на ветхозаветные сюжеты выглядят чрезвычайно живо благодаря великолепной перспективе, разнообразию деталей — здания, природа, животные — и естественным позам людей. Это уже не благоговейно застывшие бесплотные фигуры, как всего на полвека раньше, — но и не картинные красавцы с преувеличенной мускулатурой, как всего на полвека позже. Короткий период чистого реализма.
Войдя в крестильню, мы попадаем в совсем другую цивилизацию. Яркие мозаики на золотом фоне, как в православных церквях. Это XIII век. Тогда Европа училась у Византии.
Восточные двери смотрят на Дуомо — собор Святой Марии Цветов. Флоренция означает «цветущая», так что эта Мария особенно дорога горожанам. Фасад превосходен, богато украшен мрамором, но, к разочарованию туриста, добавлен в XIX веке. А очень похожая по стилю колокольня — действительно старая готика, и даже спроектирована Джотто. Интересно, многие ли из нынешних художников способны спроектировать хотя бы загородный домик, не говоря уже о 85-метровой колокольне, которая простоит семь веков?
Проиграв конкурс на двери крестильни, Брунеллески получил заказ на купол собора. Высоченный — выше колокольни! — купол построен без арматуры. Как можно построить купол без арматуры? Если на то пошло, как вообще можно построить купол без кранов, спроектировать без компьютерной графики и рассчитать без сопромата?
Сто лет спустя Вазари ярко расписал купол фресками Страшного суда. Некоторые фигуры, по уверениям экскурсоводов, достигают высоты в семнадцать метров. И все-таки я их ни разу толком не рассмотрел — уж очень высоко. Возьмите с собой бинокль.
Не считая купола и полов собор внутри неожиданно строгий и скромный. Сначала он может даже разочаровать тех, кто ожидает флорентийской пышности. Зато можно не торопясь все разглядеть — фигуру Данте, читающего свою комедию на фоне Флоренции, изображение некоего средневекового английского джентльмена на коне, а также часы с 24-часовым циферблатом, идущие в обратную сторону. Если Бог есть, то в таких вот строгих церквях, а не в музеях барочной скульптуры.
Музей истории науки. От искусства устаешь. Особенно во Флоренции, где жил, хотя бы временно, всякий уважающий себя художник XV—XVI веков. Для таких уставших от искусства во Флоренции есть музей истории науки. Впрочем, грань между наукой и искусством здесь стирается. Многие инструменты — астролябии, циркули, телескопы — ничем не хуже скульптур. Вплоть до нашего века в научные инструменты вкладывали не только формулы, но и души. Тогда не было серого пластика. Галилей, разумеется, тоже жил во Флоренции. Сохранилась записка его покровителя Фердинанда Медичи: «Видел магнит синь ора Галилея весом в шесть унций, который держал пятнадцать фунтов железа в форме гробницы». Магнит сохранился и стоит в зале, посвященном Галилею, вместе с циркулем («циркуль» по-итальянски — «компас») , двумя телескопами и линзой. Той самой, в которую Галилей впервые увидел спутники Юпитер. Линзу он подарил тому же Фердинанду Медичи. Другие бесчисленные приборы построены по чертежам Галилея.
В следующих залах попадаются поистине удивительные вещи. Механические калькуляторы середины семнадцатого века. Посвященные, опять же, Медичи. Машины для шлифовки линз. Загадочные оптические игрушки. А в одном из последних залов — устрашающие хирургические инструменты, а также модели родовых аномалий в натуральную величину.
Сан-Лоренцо. Среди яркого хаоса базара, рассчитанного в основном на туристов, незаметная за майками футбольных звезд, флагами, плакатами, фартуками с Давидом (крупным планом — гениталии), гирляндами ремней, открытками и безделушками, — за всем этим стоит церковь бурого кирпича без всяких архитектурных излишеств. Снаружи Сан-Лоренцо совсем не впечатляет. Турист может пройти мимо. Я в первый приезд во Флоренцию так и сделал.
В саму церковь, несомненно, стоит войти – здесь даже парты в библиотеке спроектированы Микеланджело, но самое интересное находится в задней части, которая несколько столетий служила усыпальницей клана Медичи. Вход тоже сзади.
Начните с новой ризницы. Белый мрамор на фоне белых стен создает необычно торжественное настроение. Как в больнице. Здесь похоронены двое герцогов Медичи, но памятник им по сути общий. Четыре скульптуры, изображающие времена суток. Женские фигуры — ночь и утро, мужские — день и вечер. Каждая пара фигур лежит, облокотившись на гигантском саркофаге одного из герцогов. Не совсем понятно, как они не соскальзывают с пологого края. Говорят, они символизируют противостояние вечного и тленного. Не знаю, что тут тленного, когда даже времена суток, не меняясь, уже пятьсот лет лежат на одном месте. Или я глух к метафорам Возрождения, или Микеланджело — а это его работа — ни чем таком не думал, а просто как мог делал четыре фигуры. Это классический зрелый Микеланджело. Сравните мужские фигуры с Давидом, который почти на тридцать лет старше. Давид — нормально сложенный человек. А «День» и «Вечер» в капелле Медичи — гиганты с плечами грузчиков и мускулатурой бодибилдеров. Красиво, хотя мне, пожалуй, ранний Микеланджело нравился больше. Впрочем, и поздний очень хорош. Посмотрите на повороты головы. На очаровательно незавершенное лицо скульптуры «День». Это нарочно. Микеланджело любил контуры, проступающие из камня, — если будете в музее Академии, посмотрите на его «Рабов».
Женские фигуры сначала кажутся неестественными. Они так же мускулисты, как мужчины, но к этому мы уже привыкли, не так ли? В шестнадцатом веке всем положено быть мускулистыми. Неестественность происходит от того, как эти мышцы сочетаются с женскими формами. По-моему, это должно выглядеть как-то иначе. Дело, видимо, в том, что я видел женщин-бодибилдеров, а Микеланджело — нет. Как выглядит мускулистая женщина, он мог только догадываться.
В капелле Принцев — простая надгробная плита на могиле Лоренцо и его брата Джулиано, убитого злодеями Пацци. Они не успели при жизни заказать себе пышный памятник и удостоились только бюста Девы Марии.
Капелла Принцев восхищает всякого, кто сюда попадает. В конце концов, скульптур Микеланджело много. Во Флоренции — много. А капелла Принцев — одна. Здесь все так ярко, что забываешь о могилах, тем более что саркофаги — чуть ли не самый скромный элемент убранства. Сначала замечаешь только буйство красок по стенам и лишь потом с удивлением понимаешь, что все это — камень. Гербы, узоры, колонны, просто полированные плиты, алтарь с настоящими каменными картинами. Глаза разбегаются. Разноцветные пластинки мрамора и самоцветов подогнаны так плотно, что узоры и картины кажутся нарисованными. Это искусство называется пьетре дуре — твердые камни.
Имя Медичи во Флоренции встречается так часто, что все флорентийское великолепие может показаться их заслугой. На самом деле у семьи были и соперники. Можно сказать, что своим расцветом Флоренция обязана банкирам. Она была Швейцарией XV века.
Банкиром был и Лука Питти. Желая переплюнуть соперника, он заказал Брунеллески проект дворца «с окнами, как двери у Козимо Медичи, и двором, в который поместился бы весь его дворец». Вскоре семья Питти разорилась, а дворец купили все те же Медичи. Хороший урок бизнесменам. В этом дворце жили Медичи, австрийская династия Лорена, Наполеон и первый итальянский король Виктор Эммануил. Все они обогащали коллекцию, начатую Козимо Вторым, но, как видно, ничего не убирали и не перевешивали. Картины висят так, как их приказал повесить Козимо — безо всякой структуры и хронологии, в три ряда, без пиетета к гениям. Рафаэль может быть зажат на боковой стене между своими учениками, а Тициан висеть во втором ряду над безвестным портретом флорентийской школы. Третьего ряда почти не видно.
Дворец Питти. Меня такое бессистемное нагромождение живописи почему-то трогает гораздо больше, чем академизм галереи Уффици. Может быть, потому, что больше соответствует купеческому духу, присущему Флоренции. А возможно и потому, что картины все-таки должны висеть во дворце, а не в офисе — пусть даже и бывшем.
Кстати, о Рафаэле — его здесь много. Я насчитал восемь работ, почти все из них — известнейшие. Среди них — двойной портрет Аньоло и Маддалены Дони, очень откуда-то знакомый. Опять учебник? И «Завуалированная», чудо как хороша, несмотря на переделки XIX века. Хотя мне, может быть, больше нравится его же «Беременная женщина». Впрочем, ранжировать работы Рафаэля Санти — дело неблагодарное.
Кроме Рафаэля здесь есть… почти все. Филиппо Липли. Я, кажется, и не знал о нем до приезда во Флоренцию. Он жил раньше Рафаэля — это и видно. Его Мадонна так же нежна, но совсем из другой эпохи. Впрочем, позы уже естественны и перспектива развита. Посмотрите, в заднем правом углу старушка с трудом поднимается по лестнице. Или поднялась и собирается опуститься на колени. Скорее всего, она не нужна для композиции, Липли просто подглядел где-то такую старушку. Сама Мадонна Липпи чем-то похожа на Мадонну Грандука Рафаэля, написанную на полвека позже. Интересно, что лица у обеих славянского типа.
Меня впечатлили портреты Тициана. Хорош музыкант на картине «Концерт». Смотрит не на инструмент, а в другую сторону. На слушателей? Похоже, что внимание его привлечено висящей здесь же знаменитой кающейся Магдалиной.
Моя бабушка, прожившая всю жизнь в маленьком городишке в Калабрии, впервые попала во дворец Питти в 87 лет. В отличие от меня, она хорошо знала все эти картины по репродукциям. Но возраст не шутка. Поднявшись по очередной крутейшей лестнице, она без сил повалилась на стул и дальше идти наотрез отказалась. Но минуту спустя вскочила, сказав: «Я же сюда больше никогда не попаду». И пошла смотреть Тициана. Вот что Флоренция делает с людьми!
Джиорджио Ачилья, журнал «GEO»